Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

Великий князь подумал немного и, как всегда кратко и ясно, приказал:

— Трое вы тут составьте с дьяками списки из боярских детей и прочих, наиболее разумных и годных к ратной службе. Пожалую им поместья, когда ворочусь на Москву. Вы же исчислите, сколь земли им дать, дабы добре кормились сами и крестьяне их, которым всем быть воями. Сим новым помещикам, сиречь дворянам, прикажите всем готовыми быть для рати. Все сие к возвращенью моему изделать.

Иван Васильевич замолчал, но, взглянув на князя Патрикеева, спросил:

— Был ты у старой государыни?

— Был, государь. Митрополит уж там…

— Ну, и нам пора, — сказал Иван Васильевич и пошел к дверям. Все двинулись следом за ним.

Войдя в покои Марьи Ярославны, оба государя приветствовали ее, а затем подошли к благословению владыки Геронтия. Примеру государей последовали сопровождавшие их.

Не садясь, Иван Васильевич сразу же обратился к матери:

— Тобя, государыня Марья Ярославна, и великого князя Иван Иваныча, — заговорил он, — оставляю на Москве собя вместо. Тобя же, отец мой и богомолец, и наместника московского князя Иван Юрьича, и дьяка Федор Василича прошу не оставить их советом своим и попечением. Яз же миром иду к Новугороду чинить суд и расправу над сильниками по челобитьям новгородских обиженных людей.

Помолчав некоторое время, великий князь добавил:

— Вои моей стражи ждут уж меня у Михаила-архангела, где яз с ними вместе приму благословение владыки.

Иван Васильевич приблизился к Марье Ярославне и продолжал:

— А здесь яз приму благословение матери своей и сам благословлю сына, супругу и малых детей своих.

Приняв благословение матери и простясь с ней, Иван Васильевич благословил сына, обнял и облобызал его троекратно.

— Помни, — сказал ему государь, — все наказы мои и чаще шли мне вестников.

Простился Иван Васильевич со всеми прочими и, уходя, спросил у князя Патрикеева:

— Известил ли ты Великий Новгород о поезде моем?

— На прошлой седмице, государь, оповестил, что едешь ты миром, токмо с полком своим.

— Добре, добре, Иван Юрьич, сей же часец гони к Новугороду гонца, пусть еще раз упредит Господу и вече, что еду яз к ним миром.

Но до дверей не дойдя, великий князь снова подошел к матери и молвил:

— Челом тобе, государыня, бью: пригляди княгиню мою, ведь тяжела она…

Великая княгиня улыбнулась и, перекрестив сына, ласково проговорила:

— Будь покоен, пригляжу, авось Господь на сей раз сынка тобе даст. Иди с Богом, да поможет Он тобе милостью Своей…

Идя полутемными сенцами, вспомнил Иван Васильевич, сам не ведая почему, детство свое — прошло оно пред ним во мгновение ока. Вспомнились все близкие и дорогие, которые уж умерли; и соратники и слуги верные вспомнились — их тоже мало осталось. Думал великий князь и о новых верных слугах. Нужно было найти их и передать Ванюшеньке в помощь, чтобы он крепок на государстве был, Русь бы великую строил…

Взглянув вправо, увидел государь неожиданно дьяка Бородатого Степана Тимофеевича, выступившего ему навстречу.

— Прости, государь, что без зова и без доклада дошел, — волнуясь, начал дьяк вполголоса. — Доброхоты новгородские прислали гонца верного, который мне добре ведом. День и ночь он гнал на Москву. Бают доброхоты наши, получив от князя Патрикеева весть на седмице минувшей о приезде твоем миром, некие великие бояре зло на тя мыслить стали, как на отца твоего было в сем осином гнезде и на воеводу его Басенка. Бают доброхоты, не ездить бы лучше тобе, государь. Послать к ним собя вместо воевод знатных, князей Данилу Холмского, Стригу-Оболенского и Пестрого…

— Яз сам ведаю, что мне деять, — резко заметил Иван Васильевич, — указания их мне не надобны!

Великий князь хотел было двинуться далее, но Бородатый заступил путь ему и продолжал с мольбой и слезами:

— Бают доброхоты, что слуги некоих бояр, наиболее злых твоих ворогов, ищут злодеев среди голытьбы кабацкой, которые убить могли бы. Ищут и такое дело, где бы на пиру отравы тобе дать. Молю тя, государь, не езди сам. Ведь без тобя государству-то не быть!

Страх и тревога старого слуги тронули великого князя.

— Сладка мне гребта твоя о государстве, — сказал он дрогнувшим голосом, — дорога верность…

Обняв и облобызав престарелого дьяка, князь возразил ему:

— Бывает и так, Степан Тимофеич, что надобно и самому государю живота своего не жалеть для пользы государства. Токмо ты не бойся, яз им живота своего не отдам. Ведаю яз, что для Руси православной живот мой надобней смерти моей.

— Да укрепит тя Господь в делах твоих, государь! Велю доброхотам беречь тя… — глухо произнес старик и заплакал, горячо целуя руку великого князя.

Великую княгиню Софью Фоминичну государь застал в трапезной, где она с детьми завтракала.

Трапезную свою государыня обрядила по своему вкусу. Стены были обиты золотой парчой, а потолок — рудожелтым ипским сукном. Полавочники на пристенных лавках, на застольных скамьях и на стольцах — из того же сукна, но шитого узорами, а по краям с золототканой оторочкой. Из дубовых столов с резными ножками только один, за которым завтракали, был накрыт белой скатертью. Остальные были покрыты бархатными и атласными подскатертниками.

В красном углу стоял большой кивот, заставленный весь иконами в золотых и серебряных окладах, сиявших драгоценными камнями, обвешанный всяким шитым узорочьем, унизанным жемчугом, блестками и самоцветами. Были тут и пелены, искусно шитые русскими и царьградскими швами под руководством самой богомольной княгини Софьи Фоминичны.

Крестясь на иконы, Иван Васильевич искоса взглядывал на подурневшую за время беременности жену, поднявшуюся со скамьи ему навстречу. Обе девочки — Елена, которой шел уже третий год, и Федосья, по второму уж году — сидели возле матери, занятые доеданием взварца на меду из чернослива, изюма да из корня имбирного.

Здороваясь с княгиней своей, Иван Васильевич поцеловал ее и весело обратился к детям:

— Клюют мои птички сладкие ягодки, — нежно молвил он. — А ну-ка, целуйте тату своего! Тату ваш с полками в поход идет…

Девочки потянулись к отцу, а Софья Фоминична невольно воскликнула:

— Ti krima![77]

Заметив, что великий князь не понял по-гречески, повторила то же по-итальянски:

— Che peccato!

Иван Васильевич на этот раз понял и ответил:

— Ништо не подеешь — по княжим делам надобно. И то добре, что не на рать еду, а миром. В гости на малое время. Не бойся. Матерь моя при тобе будет…

Софья Фоминична поняла и, улыбаясь, сказала:

— Хоросо, а то мне страх…

Великий князь поднял на руки свою любимую старшую дочку и, повернув ее лицом к матери, радостно воскликнул:

— Гляди, как красна моя милая доченька!

— Non la capisko![78] — с огорчением ответила Софья Фоминична.

Иван Васильевич озорно улыбнулся и решился сказать по-итальянски:

— Mia cara figlia a molto bella![79]

Софья Фоминична рассмеялась и, захлопав в ладоши, крикнула:

— Bravo, mio sovrano, bravo![80]

Государь, тоже смеясь, опустив девочку на пол и, благословив ее и младшую, подошел снова к великой княгине. Перекрестив друг друга, супруги троекратно поцеловались.

Выходя из трапезной, Иван Васильевич сказал жене:

— Буду тобе и матери часто слать гонцов и вестников.

Выступив из Москвы в первом часу пополудни, поезд государев ехал медленно. Дорога была очень разъезжена: много обозов с новым зерном в верхние земли прошло, да и дожди, как на грех, зарядили надолго. Только к концу дня, когда уж подъезжали к селу Мячкину, прояснило, и осеннее солнце, огромное и красное перед закатом, глянуло из-за туч и осветило багровым светом весь огромный поезд великого князя.

Иван Васильевич вылез из своей повозки и сел на походного коня. Увидев его, и воеводы сели на коней и стали подъезжать к государю. Стали судить и рядить о погоде и по разным приметам решили, что завтра дождя не будет, а будет сильный ветер, от которого дорога за ночь и утро успеет немного провянуть, а днем-то и более того.

Выслушав всех, Иван Васильевич сказал с веселой усмешкой:

— Ин заночуем здесь: ведь не ратью идем, а миром. Да и людей и коней кормить и поить — измаялись вельми в грязи и сырости…

Опять ехал Иван Васильевич, сопровождаемый воеводами, по длинной улице села Мячкина к знакомым хоромам Федора Ивановича, казначея и конюшенного Марьи Ярославны.

Выслушав здесь, уже при свечах, краткие донесения воевод о сделанном переходе, государь отпустил всех. Быстро поужинал и велел Саввушке убрать все, кроме сулеи с заморским вином, и подать ларец с картой всей Руси и всех чужих земель, которые по соседству с ней.

Оставшись один, великий князь разложил на столе карту и ближе к ней придвинул свечи. Хотел он не спеша обдумать еще раз намеченные пути для полков своих, но мысли пошли шире и глубже. Ясней и ясней становилось ему, что у всего сущего в государстве есть свои пути. Своего хотят князья, своего хотят бояре, своего хотят купцы, смерды, крестьяне, сиречь сироты, холопы и черные люди. И все они идут по своим путям и к своей судьбе. Так же и все княжества и все царства идут, куда их события влекут неизбежно…